1. Шар должен лежать именно на вытянутых пальцах, а не просто на ладони. 2. Силуэт получился слишком «зализанным» — складки были убраны абсолютно зря. 3. Композиция слишком сильно сдвинута вниз. 4. И, похоже, я накосячил с пропорциями рук.
Сдал анализы. В очередной раз убедился в том, что по пункту назначения меня отправили «наотвяжись» — ни пояснений в направлении, что именно обследовать, ни ещё чего-то. Да и ладно, разобрался. В понедельник будут результаты, там и посмотрим.
Пределы были повторены за два дня, а вот исследование функций идёт с очень большим трудом. Впрочем, возможно, просто надо было нормально выспаться. Как бы то ни было, у меня есть ещё два дня, за которые я должен как следует подготовиться.
Погода какая-то совсем не осенняя — тепло, солнечно, ветра нет. Даже старые афиши весенних концертов, до сих пор висящие на детской филармонии, сморятся как-то уместно.
В очередной раз отметил для себя: к счастью, не для всех, но, увы, для многих есть всего три сигнала светофора: зелёный, ещё почти зелёный и уже почти зелёный.
Грррррррр. Как, чёрт побери, не вовремя. Я, конечно, понимаю, что экономить на здоровье (тем более на таком) не стоит, да и без концерта я вполне обойдусь, но… всё равно это скверно. Впрочем, ладно. Доживу до конца недели, а там видно будет.
Сегодня в голову пришла мысль — я сам себе напоминаю старую детскую поговорку: «в чёрном-чёрном городе, на чёрной-чёрной улице…» Почему? Да потому что я весь в чёрном, с головы до ног. Из всего этого монохрома выбиваются только шарф (чёрно-бело-серо-красный, очень длинный и тёплый; подарок, который я ношу с удовольствием) да наушники от iPod. В чём же дело? Пожалуй, у меня нет никакого объяснения, кроме самого простого: мне так нравится. И не стоит пытаться искать в этом глубинный смысл, я всего лишь подбираю вещи по удобству и сочетаемости, да и чёрного как такового в моём гардеробе не так уж и много.
«Мы смотрим фильмы или снимся нам самим, а если снимся — это сон с тяжёлого похмелья». Эта строчка «Сплина», по воле случая услышанная сегодня, напомнила мне другую, похожую и очень простую мысль: все мы — всего лишь сон чёрного короля. Кроме, возможно, Алисы.
В центре открылся очередной салон из серии «снимаю, порчу» для людей, обременённых лишними деньгами. Назвались просто: «Альтернативная магия». Вот только непонятные вензеля на логотипе несколько искажают смысл написанного: благодаря им в названии отчётливо читается «Шмагия».
@музыка:
Debroah Lurie & Danny Elfman — The Aftermath
Первая запись в ежедневнике. Буду приучать себя планировать.
Поход в поликлинику успехом не увенчался: талонов на приём уже не было. Значит, ещё раз пойду завтра.
Большую часть дня провёл в библиотеке, решая пределы. Оказывается, я даже что-то помню — хотя «репетитор» из меня, конечно, аховый. Вообще, всё-таки это забавно: я считаю себя гуманитарием, но кое-кто удивляется, услышав это. С одной стороны, мне сравнительно легко даётся матанализ, линейная алгебра и даже тервер (дальше этого мне пока заходить в обучении попросту не доводилось), но в то же время меня просто «клинит» на физике — следовательно, назвать меня «технарём» язык не поворачивается. С другой стороны, я, конечно, патологически грамотен и люблю растечься мысью по древу (особенно на кухне, да в приятной компании), но какой же это гуманитарий, который html-код пишет в блокноте без сторонних редакторов? В общем, как всегда, дело ясное, что дело тёмное.
NB: Если не перематывать треки в плеере, по ним можно впоследствии отследить тайминг перемещений по городу и действий.
Он приходит исключительно по ночам почему-то, уже далеко заполночь может раздаться звонок телефонный — всегда разный, я никогда не могу его вычислить, ни кто, ни с какого номера, хотя все остальные определяются тотчас — и голос, уже забытый с тех пор, как был неделю назад, говорит утвердительно: я зайду ненадолго. …Я не то чтобы вздрагиваю, но никогда не готов к его визитам, всякий раз у меня совершенно иные планы, всякий раз он невовремя, он это хорошо знает, смеется над этим часто — да, не вовремя, я всегда не вовремя, хотя никогда не опаздываю, — и я почему-то смеюсь вместе с ним, хотя что смешного в этой шутке, она здорово пообтрепалась за последние несколько тысяч лет. Он приходит и садится в кресло, он чешет за ухом моих котов, он смотрит, как я работаю — рисую или пишу. Иногда рассказывает что-нибудь, но чаще просто молчит, и я молчу в его присутствии, нам так уютнее вдвоем друг с другом — молча смотреть ему за моей работой, а мне — за его отдыхом. Что он приходит отдыхать ко мне, это никаких сомнений, у него всегда только два состояния — отдых и работа, а работу его не спутаешь ни с чем, так что я знаю наверняка, гадать не приходится. Почему-то мне всегда отлично работается при нем, наверное, такой особенный взгляд — пристальный и в то же время доброжелательный, хотя спрашивать его мнения или совета — все равно, что ловить ветер руками, скажет что-то, наполнятся руки ветром — и улетело, утекло сквозь пальцы. Вот только что сказал — а что, уже не помню, и не помню, похвала это была или осуждение, наверное, из-за голоса, у него всегда такой ровный голос, как будто не воздух выходит из грудной клетки, а что-то более плотное, равномерное такое, как поток лавы из вулкана. Иногда он болтает совсем уж беспечно, и мне еще долго после его ухода мстится, что голос остался где-то по углам или, может быть, между оконными рамами, — а на самом деле это шумит просыпающийся город. Он сидит у меня при свете настольной лампы, пока не начинает светать. И всегда я успеваю больше, чем наметил себе накануне, и к утру так легко становится, словно я заново родился, а не провел ночь в болтовне и посиделках со Смертью. Уходя, он всегда говорит «до свиданья». И легко улыбается при этом из-под своего неизменного капюшона. И я почему-то улыбаюсь в ответ, хотя этой шутке тоже не одна сотня лет. Я улыбаюсь тому, что он говорит это, выходя из моих дверей. И каждый раз, когда от меня уходит Смерть, дом остается гулким и пустым какое-то время, пока не наполняет его суета и серый свет утра, щебет птиц за окном, отрывистые гудки пароходов с Невы. Признаки жизни.
Итак, блог переоформлен, логин изменён, прежние записи умножены на ноль. Осталось только сменить адрес, и с прежним блогом меня не будет связывать вообще ни-че-го. Отныне я — верный солдат армии Доктора Стила.
Ах, да. Данное сообщение я пишу из-под Оперы, оставленной на компьютере исключительно для проверки отображения одного и того же кода в различных браузерах. После внесения в блог последних изменений, я окончательно переберусь на привычный Firefox.
Эта запись должна была появиться здесь ещё вчера, но из-за моей лени и некоторых особенностей функционирования @diary этого не произошло.
Primo. Стоит оставить дома ежедневник, как тут же появляется в нём необходимость. Чем-то напоминает известный принцип: «дождь пойдёт именно тогда, когда Вы оставите зонт дома».
Secundo. Пособие по безработице. Сам дурак, нечего было полгода сидеть и ждать чёрт знает чего. Как результат — получаю 900 (прописью: девятьсот) рублей в месяц, вместо 5 000 (прописью: пяти тысяч).
Tertio. Я люблю свой универ за царящую в нём атмосферу хтонического пиздеца и весёлой бюрократии. 3 сентября сего года я должен был быть отчислен за академическую неуспеваемость, о чём мне сообщила методист моей специальности. К 1 сентября я сдал все книги, методички и документы по обходному листу, получил на руки аттестат и написал заявление об отчислении по собственному желанию. Это заявление у меня никто не взял под предлогом того, что я в любом случае буду отчислен по приказу. Таким образом, я полагал себя честным образом отчисленным, однако, придя сегодня в деканат за справкой для биржи труда, я с удивлениtм узнал, что всё ещё являюсь студентом. Впрочем, вариантов нет — в конце месяца, после закрытия пятого семестра, меня в любом случае отчислили бы. Однако я не дал этого сделать, переписал заявление и теперь я буду не просто отчислен, а отчислен по собственному желанию, что даёт некоторый (хоть и весьма призрачный шанс) на то, что восстановлюсь я всё-таки на бюджет. Ну что тут сказать… Идиоты, да.
dolor sit amet, consectetuer adipiscing elit, sed diam nonummy nibh euismod tincidunt ut laoreet dolore magna aliquam erat volutpat. Ut wisi enim ad minim veniam, quis nostrud exerci tation ullamcorper suscipit lobortis nisl ut aliquip ex ea commodo consequat. Duis autem vel eum iriure dolor in hendrerit in vulputate velit esse molestie consequat, vel illum dolore eu feugiat nulla facilisis at vero eros et accumsan et iusto odio dignissim qui blandit praesent luptatum zzril delenit augue duis dolore te feugait nulla facilisi.
Суть проста. Отмечаемся здесь и я честно и не таясь высказываю всё, что я о вас думаю. Взамен вы у себя в блогах делаете то же самое. Просто? Просто. Поехали.
Тих у ясеня голос, но стоит прислушаться, глядь – Пропись дивная, яркая вязь на листах проступает И глаголы исконные требует употреблять, Без которых зачахла б словесности роща густая.
На цветущем репье – бледно-сизый мазок мотылька. Живописец, что там, наверху, его выбрал любовно. И обоз рано утром, в тумане под цвет молока Пробираясь неспешно, трусит по дороге неровной.
Начинает вести деревенскую летопись день. На медвяных страницах я – будто в своей колыбели. Петуху я свой голос отдам – и, взлетев на плетень, Пусть он песни орёт гулевые – быть жаркой неделе!
Галина Гридина
Прочитайте стихотворение вслух и, может, вам откроется смысл его названия.
Широкая, уныло день и ночь течет Булат река, тиноватая, в крутых обсыпчатых берегах с пугливою рыбою. Умылись наши путники в речке, переехали речку Соловьиным перевозом и вошли в густой лес. И всю ночь до зари пробирались они лесом по темным, тайным дорогам. Всю ночь вела их дорога то сквозь трущобы, то пропастями. И трижды далеко петухи пропели — трижды клевуны пропели. Взошла заря. А на заре, в подсвете, в восходе солнца девять кудрявых дубов остановили их путь. У девяти дубов, между двенадцатью корнями стоит избушка на курьей ножке. …Тихо обошли они дубы вокруг избушки, робко заглянули в три окна. Но тихо: не повернулась к ним избушка, ее не повернула куриная нога. И в окнах ни души, не слышно крика, ни шума, ни суетни, — знать, покинула ведьма избушку! На крыше сидела серая сова — чертова птица, а у курьей ноги, у дверей, пригорюнясь, сидел Коловёртыш: трусик не трусик, кургузый и пестрый, с обвислым, пустым, вялым зобом. — Лейла, какой печальный Коловёртыш! — Слепой, как птица сова? — Сова не сова, а глазастый и зоркий: днем и ночью разбирает дорогу. — А это что у него за мешок? — Это зоб, туда он все собирает, что ведьма достанет: масло, сливки — и молоко, всю добычу. Наберет полон зоб и тащит за ведьмой, а дома все вынет из зоба, как из мешка, ведьма и ест: масло, сливки и молоко. — Вот чудеса: Коловёртыш! — Да, Коловёртыш. Они поднялись по ступенчатой лестнице к двери, чуть приотворили дверь — на мышиный глазок, но Коловёртыш остановил их. — Нет ведьмы, — сказал Коловёртыш, — нет хозяйки: парившись в печке, задохнулась Марина уж тридцать три года. — Эко несчастье! — Бедняжка! Неужто задохнулась в печке? — Тридцать три года! — взгрустнул Коловёртыш. — А ты сам Коловёртыш? — Я сам Коловёртыш, а бывало то… — Что, что бывало? — А бывало то, месяц стареет и ведьма стареет, месяц молодеет и ведьма молодеет, вчера она старая кваша — и не посмотришь, а завтра посмотрит и сделает пьяным. А горька, как сажа, сладка, как мед, надменна, как вепрь, язвительна, как слепень, ядовита, как змея. Разрывала Марина оковы, что твою нитку, захочет — змея уймет, его ярое жало, а захочет — суше ветра иссушит, суше вихря, суше подкошенной травы. Вот была она какая! — Марина ведьма! — подхватила Лейла. — Марина ведьма, уж тридцать три года… И, вспомнив Марину ведьму, свою хозяйку, о себе рассказал Коловёртыш, как ему скучно, — закрылись все радости, встретились напасти! — и не знает он, что ему делать, — ничего не видит от несносной печали! — и куда ему деться, оголодал он! — без Марины ведьмы, без своей хозяйки. — А как тебя сделала ведьма? — допытывалась Лейла. — Из собаки сделала, мудрено меня сделала ведьма: ощенилась наша собака Шумка — Шумку волки съели! — взяла ведьма место — там, где щенята у Шумки лежали, пошептала, перетащила в избу в задний угол под печку, а через семь дней я на белый свет и вышел. Я — Коловёртыш, вроде собачьего сына… Съешьте меня, Бога ради, мне скучно! — Что ты… мы вовсе не серые волки! Да полно, чего горевать, ну, чего? Ты и другую найдешь, ну, не Марину, ты другую найдешь… Шумку! — растрогалась Лейла, хотела утешить беднягу, который вроде собачьего сына. Коловёртыш был неутешен: трусик не трусик, кургузый и пестрый, с обвислым, пустым, вялым зобом, — бултыхал Коловёртыш пустым, вялым зобом. — Кого нет, того негде взять… Съешьте меня, Бога ради, мне скучно! — не унимался бедняга, капали крупные слезы из собачьего, верного глаза. Лейла туркнулась в дверь. И они попали в избушку. У самых дверей — ступа, из ступы, как заячье ухо, торчал залежанный войлок: видно, в ступе свил себе прочно ночное гнездо Коловёртыш, и рядом со ступой помело длинное, под потолок, и кочерга, а по углам пустая посуда, — в пустую посуду Коловёртыш выкладывал когда то из своего зоба добычу: масло, сливки и молоко, — а на стене, в красном углу болтался замызганный, лысый воловий хвост и ожерельем висели вокруг сушеные змеи, кузнечики, песьи кости, ящерицы, акулье перо и рога оленьи, а на треногом столе — корки, крошки и черепки, а у печки — громовый камень, угли, кремень, кресало, горшок золы: — знать, у печки распоряжалась сова. И везде паутина — по щелям, по потолку, по углам. Вот где жила ведьма Марина: старела, как месяц стареет и молодела, как молодел старый месяц, а горька, как сажа, сладка, как мед, надменна, как вепрь, язвительна, как слепень, ядовита, как змея, захочет — змея уймет, его ярое жало, а захочет — суше ветра иссушит, суше вихря, суше подкошенной травы. — Съешьте меня, Бога ради, мне скучно! — тянул свое Коловёртыш, кряхтел за дверью, у курьей ноги. Вот где живет Коловёртыш, ничем неутешен и никогда — ни днем под солнцем, ни ночью под месяцем, ни ранними росами, ни вечерней зарею, без Марины ведьмы, без своей хозяйки, верный ведьмин помощник — Коловёртыш, который вроде собачьего сына. Постояли они в избушке, поглядели, подумали, — и за порог. И у девяти кудрявых дубов опять постояли, поглядели, подумали да, напившись ключевой воды у обожженного молнией среднего мокрецкого дуба, дальше — в недальний, неближний трудный путь по тернистой, унылой тропинке за широкую Булат реку искать море, Море Океан. — Прощайте! Прощай, Коловёртыш! Коловёртыш не тронулся с места, и лишь сова вспорхнула на оклик… — А ведьмины кости, косточки, костки черный ворон в поле унес, Ворон Воронович, уж тридцать три года, а собаку Шумку… Шумку волки съели, уж тридцать три года! — кричала вдогонку сова — чертова птица, серая, кричала с задавленным хохотом.